"Такая страшная действительность"

http://www.pravda.ru/faith/religions/orthodoxy/13-08-2012/1124708-trust-1/

Еще каких-нибудь 25-30 лет назад открытое исповедование веры в нашей стране являлось духовным подвигом, подвижничеством. Контролируемые спецслужбами священники не могли свободно миссионерствовать, общаться с молодежью, проповедовать. А ослушивавшиеся тут же записывались в "антисоветчики" и подвергались гонениям. О непростой жизни верующих в предперестроечном СССР в интервью "Правде.Ру" рассказал депортированный из СССР за "антисоветскую агитацию и пропаганду" в 1988 году настоятель Церкви св. Николая Чудотворца в г. Сен-Луи (Франция) протоиерей Владимир (Шибаев).


— Отец Владимир, после окончания семинарии, став иереем, вы служили в небольшой церкви в Отрадном. Как так получилось, что эта простая деревенская церковь, по сути, стала местом духовного общения столичной молодежи и интеллигенции?

— Я думаю, это было связано с духовным подъемом молодежи и в Москве, и по всей стране. К тому же она находилась совсем близко от Москвы. Однако, в отличие от Москвы, где священники подвергались особому давлению, здесь было посвободней. Поэтому еще в семинарии я опасался, как бы не попасть служить в саму Москву. В Отрадное люди могли приезжать, общаться там, могли исповедоваться. Поэтому наш храм значительно отличался от московской среды.

— Однако следили и за вами?

— Да, следили и за мной. В один из воскресных дней близкий мне священник подвел меня к Престолу и сообщил о том, что накануне у него дома побывал сотрудник из КГБ и просил передать о. Владимиру (то есть мне) следующие требования. Первое — чтобы ко мне не ездила молодежь. Второе — чтобы проповеди были неактуальными и не касались проблем современности. И третье — чтобы я никогда и нигде не говорил о новомучениках. Исполнение условий КГБ гарантировало мне возможность остаться служить в этом "хорошем" месте. А ведь я не говорил с амвона ничего, что могло раздражать власти. Тем не менее, эти условия были мне продиктованы.

— После этой встречи что-то изменилось?

— В наш храм продолжала приезжать молодежь и интеллигенция, и было очевидно, что власти этого не потерпят… А я оставался тем, кем я был. Поэтому довольно скоро меня перевели в другой храм за 40 километров на станции "Партизанская". Храм был под закрытие — оставалось три бабушки. Однако со мной туда приехали многие прихожане из молодых. Меня благословил отец Тихон (Пелихов), и факт в том, что служба пошла. К тому же нам помогли мои старые связи. Когда-то я работал в реставрации (я искусствовед по образованию), и мы смогли оформить этот храм как памятник культуры. Поэтому о закрытии храма речь уже не могла идти.

— Скажите, может быть, этот контроль со стороны спецслужб — это ваш частный случай или духовенство, действительно, чувствовало, что находится под пристальным вниманием?

— Этот надзор можно было видеть и слышать — он осуществлялся абсолютно неприкрыто. Священники знали, что их контролируют, и было если и не очень страшно, то, по крайней мере, очень волнительно. Из КГБ приходили слушать проповеди. И были даже специальные люди, которые писали отчеты о деятельности прихода и священника.

— В 1983 году вы подписали открытое письмо в защиту арестованной Зои Крахмальниковой, после чего вас стали причислять к диссидентам…

— Она издавала чисто религиозные сборники душеполезного чтения. Собирала то, что ходило по рукам, — из истории Церкви, о новомученниках, о чудесах и т.д. Печатались они в издательстве "Посев". Несмотря на то что никакой политики в них не было, ее арестовали. И так получилось, что в тот момент я уехал в Дивеево, в Арзамас, где проживала ныне уже почившая матушка Серафима Булгакова, удивительная подвижница, прошедшая ссылки и лагеря. Вернувшись через четыре дня домой, на дачу, на станцию "Ильинская" (через остановку от нас была дача Крахмальниковой), я узнаю, что Зоя арестована и что по Москве прошли обыски. У нас в этот день обыска не было, хотя в тот момент у меня на даче был портфель с запрещенной тогда духовной литературой. Если бы его нашли, то меня тоже, скорее всего, арестовали бы.

После ареста Крахмальниковой многие написали письма в ее защиту. Начался сбор подписей. Поскольку все знали, что я духовно связан с семьей Крахмальниковых, ко мне обратились с просьбой подписать письмо. Ко мне приехал будущий отец Владимир (Зелинский), Володя Кейдан вместе ссупругой Юлией Великановой. Они мне сказали, что если я подпишу, то понятно, какие меня в будущем ждут отношения с властью, и что сотрудники госбезопасности проявят "большой" интерес к священнику, подписавшемуся под подобным документом.

— После этого вы поехали к отцу Ионну Крестьянкину в Печоры за благословением?



— Я поехал в Печоры к отцу Ионну и спрашиваю: "Подписывать или не подписывать?" В качестве ответа он привел мне примеры, как нужно поступать. Один из них был о монахине, которая, рискуя жизнью, привозила в лагерь, где отец Иоанн находился в заключении, Святые Дары. Второй о пастухе, которого убила молния. Вернувшись в Москву, я подписал письмо без всяких колебаний, и потом уже все…

— На вас завели уголовное дело и обвинили в диссидентстве?

— Да, меня обвинили в диссидентстве. Но, честно говоря, я не отношу себя к диссидентскому движению. Хотя у меня и были знакомые диссиденты. Я был знаком с Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Я знал, что они занимаются политикой, но в то же время они были самыми что ни на есть советскими людьми. На самом деле, они лишь улучшали советскую власть. Ведь за что они боролись? Они призывали власть исполнять все законы, все кодексы, все договоренности и т.д. Я же всегда рассматривал ту власть как сатанинскую, которую нельзя заставить какую-то правду осуществить.

— Тем не менее, на вас заводят уголовное дело по статье "Антисоветская агитация и пропаганда"?

— Второй большой обыск у меня был в 85-м году. Он длился 11 часов. Во время обыска их было человек шесть из КГБ. И человек, который вел мое дело, он до сих пор существует. Может быть он покаялся?

— Говорят, что одним из молодых сотрудников КГБ, занимавшихся вашим делом, был Геннадий Гудков — ныне депутат Госдумы?

— Действительно, именно он вел мое дело. Со мной встречался и до ареста, и во время допросов. Вел обыск. Хотя, конечно, делал вид, что это не он делает, а прокуратура…

— И как он проявлял себя на службе в госбезопасности, с рвением?

— В общем, это было довольно страшное зрелище. Как-то ко мне пришла прихожанка с не совсем здоровой дочкой. Гудков их схватил и затащил в отдельную комнатку. Закрыли дверь. И он стал требовать от них, чтобы они признались в том, что шли ко мне исповедоваться. Они же стали говорить, что пришли не исповедоваться, а навестить. В ответ он стал кричать на мать. Угрожал, что ее уволят с работы. Вел себя жутко.

Когда же ему не удалось их сломить, он выхватил тетрадку с исповедью больного ребенка из сумки у женщины. Стал читать ей в лицо и смеяться. Я пытался отнять у него эту тетрадку. Но сделать это было невозможно — меня быстро нейтрализовали. Вот такой был момент, после которого было очень плохо. Кстати, эта тетрадка лежит в моем подшитом деле. Когда меня допрашивали в последний раз, я ее видел…

Когда Гудков пришел ко мне на обыск (а они пришли утром), я их увидел через глазок. У меня были письма и разные бумаги, которые не должны были попасть им в руки. Я схватил их и пошел сжигать в туалет. И пока они там стояли, звонили в дверь, я все сжигал. Заодно, кстати, сгорело и сиденье унитаза. Потом они вошли со слесарем. Гудков понюхал и спрашивает: "Ну, что все сожгли?" Я говорю: "Все!" Тогда он побежал в туалет, засунул руку в унитаз и стал вылавливать недогоревшие кусочки бумаги.

— И что именно Гудков вылавливал, что именно вы пытались сжечь?

— Это были воспоминания о преследовании верующих в 20-е годы. Он выловил кусочки этих воспоминаний, высушил на батарее. В результате они были подшиты к моему делу. Потом он украл у нас ружье времен Александра II. Оно не было стреляющим, не было даже затвора… Когда после обыска уносили мешки книг, он вернулся, снял со стены это ружье и унес. Когда мне возвращали книги, ружье так и не вернули. Я спросил: "А где ружье?" Он сказал, что, мол, из него можно стрелять. Я сказал давайте загнем палку от шторы и будем из нее стрелять… Невозможно же! Вот такой прохиндей: спокойно взял и унес. В общем, все это было ужасно: с одной стороны, как сон, а с другой — такая страшная действительность.

— В январе 1988 года вы с семьей покинули СССР. Известно, что чуть позже вы встречались с президентом США Рональдом Рейганом. Можете рассказать об этой встрече?

— Все просто — мы прекрасно понимаем, что политикипытаются использовать все, что будет им на руку. И Рейгану нужна была встреча со мной перед встречей с Горбачевым. Он спросил меня, с чем можно обратиться к Горбачеву. Я ответил, что нужно освободить из заключения диакона Русака.